09.02.2008   l   14:10
01.02.2006
Лев Толстой. О Шекспире и о драме (продолжение)

II

Начинается  драма  Лира  сценой  разговора  двух  придворных, Кента и Глостера. Кент, указывая на присутствующего  молодого  человека,  спрашивает Глостера, не сын ли это его. Глостер говорит, что он много раз уже  краснел, признавая молодого человека сыном, теперь же перестал. Кент говорит, что  не понимает слов Глостера.

Тогда Глостер в присутствии этого сына говорит:  "Вы  не  понимаете,  а мать этого сына поняла и округлилась в животе и получила сына  для  колыбели прежде, чем мужа для постели. У меня есть  другой,  законный,  -  продолжает Глостер, - но хотя этот выскочил раньше времени, мать его была хороша  собой и there was good sport at his making*, и потому я признаю и этого выб..ка".

Таково вступление. Не говоря о пошлости этих речей Глостера, они, кроме того, и неуместны в устах лица,  долженствующего изображать благородный характер. Нельзя согласиться с мнениями некоторых критиков,  что  эти  слова Глостера сказаны для того, чтобы показать то презрение людей, от которого страдает незаконнорожденный Эдмунд. Если бы это было так, то, во-первых,  не нужно было заставлять отца высказывать это  презрение  людей,  а  во-вторых, Эдмунд  в  своем  монологе  о  несправедливости  презирающих его за его незаконнорожденность должен был бы упомянуть об этих словах отца.  Но  этого нет. И потому эти слова Глостера в самом начале пьесы, очевидно, имеют целью только сообщение в забавном виде зрителю того, что у Глостера есть  законный и незаконный сын.

Вслед за этим трубят трубы, и входит король Лир с дочерьми и зятьями  и говорит речь о том, что он по  старости  лет  хочет  устраниться  от  дел  и разделить королевство между дочерьми. Для того же, чтобы знать, сколько дать какой дочери, он объявляет, что той из дочерей, которая скажет ему, что  она любит его больше других, он даст  большую  часть.  Старшая  дочь,  Гонерила, говорит, что нет слов для выражения ее любви,  что  она  любит  отца  больше зрения, больше пространства, больше свободы, любит так, что  это  мешает  ей дышать. Король Лир тотчас же по  карте  отделяет  этой  дочери  ее  часть  с полями, лесами, реками, лугами и спрашивает  вторую  дочь.  Вторая  дочь, Регана, говорит, что ее сестра верно выразила ее чувства,  но  недостаточно.

Она, Регана, любит отца так, что все ей противно, кроме  его  любви.  Король награждает и эту  дочь  и  спрашивает  меньшую,  любимую,  которой,  по  его выражению, интересуются вина Франции и молоко Бургундии, то есть за  которую сватаются король Франции и герцог Бургундский, спрашивает Корделию, как  она любит его? Корделия, олицетворяющая  собою  все  добродетели,  так  же,  как старшие две, олицетворяющие все  пороки,  совершенно  неуместно,  как  будто нарочно, чтобы рассердить отца, говорит, что хотя она  и  любит  и  почитает отца и благодарна ему, она, если выйдет замуж, то не  вся  ее  любовь  будет принадлежать отцу, но будет любить и мужа. Услыхав эти слова, король выходит из себя и тотчас же проклинает любимую дочь  самыми  страшными  и  странными проклятиями, как, например, то, что он будет  любить  того,  кто  ест  своих детей, так же, как он теперь любит ту, которая  некогда  была  его  дочерью.

"The barbarous Schythian or he that makes his generations  messes  to  gorge his appetite, shall to my bosom be as well neighboured, pitied and relieved, as thou, my sometime daughter"**.

Придворный Кент заступается за Корделию  и,  желая  образумить  короля, укоряет, его за его несправедливость и говорит разумные речи о вреде  лести. Лир, не слушая Кента, под угрозой  смерти  изгоняет  его,  и,  призвав  двух женихов Корделии: короля Франции  и  герцога  Бургундского,  предлагает им, одному за другим, взять Корделию без  приданого.  Герцог  Бургундский  прямо говорит, что без приданого он не возьмет Корделию. Король французский  берет ее  без  приданого  и  уводит  ее.  После  этого  старшие  сестры  тут   же, разговаривая между собой, готовятся к тому, чтобы  обижать  наградившего  их отца. На этом кончается первая сцена.

Не говоря уже о том напыщенном, бесхарактерном языке короля Лира, таком же, каким говорят все короли Шекспира, читатель или зритель не может  верить тому, чтобы король, как бы стар и глуп он ни был, мог поверить  словам  злых дочерей, с которыми он прожил всю их жизнь, и не поверить любимой дочери, а проклясть и прогнать ее; и потому зритель или читатель не может и  разделять чувства лиц, участвующих в этой неестественной сцене.

Вторая  сцена  "Лира"  открывается  тем,  что  Эдмунд,  незаконный сын Глостера, рассуждает сам с собой о несправедливости людской, дающей права  и уважение законному и  лишающий  прав  и  уважения  незаконного,  и  решается погубить Эдгара и запять его место. Для этого он подделывает письмо  к  себе Эдгара, в котором Эдгар будто бы  хочет  убить  отца.  Выждав  приход  отца, Эдмунд как будто против своей воли показывает ему это письмо, и отец  тотчас же верит тому, что его сын Эдгар, которого он нежно любит, хочет убить  его. Отец уходит, приходит Эдгар, и Эдмунд внушает ему, что отец за что-то  хочет убить его, и Эдгар тоже тотчас верит и бежит от отца.

Отношения между Глостером и его двумя сыновьями и чувства этих лиц  так же или еще более неестественны, чем  отношения  Лира  к  дочерям,  и  потому зритель еще менее, чем в отношении Лира и его дочерей, может  перенестись  в душевное состояние Глостера и его сыновей и сочувствовать им.

В четвертой сцене к королю Лиру, поселившемуся уже у Гонерилы, является изгнанный им Кент, переодетый так, что Лир не узнает  его.  Лир  спрашивает: "Кто ты?" На что Кент почему-то отвечает в шутовском, совсем не свойственном его положению тоне: "Я честный малый и такой же бедный, как король". - "Если ты для подданного так же беден, как король для короля, то ты очень беден", - говорит Лир. "Твой возраст?" - спрашивает король. "Не настолько молод, чтоб любить женщину, и не настолько стар, чтобы покориться  ей".  На  это  король говорит, что если ты не разонравишься мне после обеда,  то  я  позволю  тебе служить мне.

Речи эти не вытекают ни из положения Лира, ни из отношения его к Кенту, а вложены в уста Лиру и Кенту, очевидно, только потому, что автор считает их остроумными и забавными.

Приходит дворецкий Гонерилы, грубит Лиру, за что  Кент  сбивает  его  с ног. Король, все не узнавая Кента, дает ему за это деньги и оставляет его  в своем услужении. После  этого  приходит  шут,  и  начинаются  совершенно  не соответствующие  положению,  ни  к   чему   не   ведущие,   продолжительные, долженствующие быть забавными разговоры шута и короля.  Так,  например,  шут говорит: "Дай мне яйцо, и я дам тебе две crowns". Король спрашивает:

"Какие же это будут crowns?" - "А две половины яйца. Я разрежу яйцо,  - говорит шут, - и  съем  желток.  Когда  ты  разрубил  посредине  свою  crown (корону), - говорит шут, - и обе отдал, тогда ты на своей  спине  нес  через грязь своего осла, а когда ты отдал свою золотую crown (корону),  то  мало было ума в твоей плешивой crown (голове). Если я, говоря это, говорю  свое, то пусть высекут того, кто так думает".

В таком роде идут продолжительные разговоры,  вызывающие в зрителе и читателе ту тяжелую неловкость, которую испытываешь при  слушании  несмешных шуток.

Разговоры эти перебиваются приходом Гонерилы. Гонерила требует от отца, чтоб он уменьшил свою  свиту:  вместо  ста  придворных  удовольствовался  бы пятьюдесятью. Услыхав это  предложение,  Лир  входит  в  какой-то  странный, неестественный гнев и спрашивает: знает ли кто его? "Это не Лир,  -  говорит он. - Разве Лир так ходит, так говорит? Где его глаза? Сплю я или бодрствую? Кто мне скажет: кто я? Я тень Лира" и т. п.

При этом тут не перестает вставлять свои несмешные шутки. Приходит  муж Гонерилы, хочет успокоить Лира, но Лир проклинает Гонерилу, призывая на нее или бесплодие, или рождение такого урода-ребенка, который  отплатил  бы  ей насмешкой и презрением за ее материнские заботы и этим показал  бы  ей  весь ужас и боль, причиняемую детской неблагодарностью.

Слова эти, выражающие верное чувство, могли бы быть  трогательны,  если бы сказано было только это; но слова эти теряются среди длинных высокопарных речей, которые, не переставая, совершенно некстати  произносит  Лир.  То  он призывает почему-то туманы  и  бури  на  голову  дочери,  то  желает, чтобы проклятия пронзили все се чувства, то обращается к своим глазам  и  говорит, что если они будут плакать, то он  вырвет  их,  с  тем  чтобы  они  солеными слезами пропитали глину, и т. п.

После этого Лир отсылает Кента, которого все не  узнает, с письмом к другой дочери и, несмотря на то отчаяние, которое  он  только  что  выражал, разговаривает с шутом  и  вызывает  его  на  шутки.  Шутки  продолжают  быть несмешными и, кроме  неприятного  чувства,  похожего  на   стыд,   который испытываешь от неудачных острот, вызывают и скуку своей  продолжительностью. Так, шут спрашивает короля: знаешь ли ты, зачем у человека  нос  посажен  на середине лица? Лир говорит, что не знает. "А затем, чтобы с  каждой  стороны было по глазу, чтобы можно было высмотреть то, чего нельзя пронюхать".

- Можешь ли сказать, как улитка делает свою раковину? - еще  спрашивает шут.

- Нет.

- И я не могу, а знаю, для чего у улитки домик.

- А для чего?

- Чтобы прятать в него голову. А не для того, конечно,  чтобы  отдавать его своим дочерям и оставить без покрышки свои рожки.

- Готовы ли лошади? - говорит Лир.

- Твои ослы побежали за ними. А почему семизвездие  состоит  только  из семи звезд?

- Потому что их не восемь, - говорит Лир.

- Из тебя вышел бы славный шут, - говорит шут и т. д.

После этой длинной сцены приходит джентльмен и  объявляет,  что  лошади готовы. Шут говорит:

- She that is a maid now and laughs at my departure,  shall  not  be  a maid long unless things be cut shorter***, - и уходит.

Вторая  сцена  второго  действия  начинается  тем,  что  злодей  Эдмунд уговаривает брата при входе отца делать вид, что он бьется с ним на  шпагах. Эдгар соглашается, хотя совершенно непонятно, зачем ему  нужно  делать  это. Отец застает сыновей дерущимися, Эдгар убегает, а Эдмунд  царапает  себе  до крови руку и внушает отцу, что Эдгар делал заклинания с целью убить  отца  и уговаривал Эдмунда помочь ему, но что он,  Эдмунд,  отказался  от  этого,  и тогда Эдгар будто бы бросился на него и ранил  его  в  руку.  Глостер  всему верит, проклинает Эдгара и все права  старшего  и  законного  сына  передает незаконному Эдмунду. Герцог, узнав про это, также награждает Эдмунда.

Во второй сцене перед дворцом Глостера новый слуга Лира, Кент,  все  не узнаваемый Лиром, без всякого повода начинает  ругать  Освальда  (дворецкого Гонерилы) и говорит ему: "Ты холоп, плут, лизоблюд, низкий, гордый,  мелкий, нищий,  треходежный,  стофунтовый,  гнилой,  шерстяно-чулковой  холоп,   сын выродившейся суки" и т. п., и, обнажая меч, требует, чтобы Освальд дрался  с ним, говоря, что он сделает из него a  sop  o'the  moonshine****, слова,  которых  не  могли  объяснить  никакие комментаторы. И  когда  его  останавливают,  он  продолжает  говорить  самые странные ругательства, например, то,  что  его,  Освальда,  сделал  портной, потому что каменотес или живописец не могли бы  сделать  его  таким  гадким, хотя бы два часа над  этим  работали.  Говорит  еще,  что  если  только  ему позволят, то он растолчет этого негодяя Освальда в замазку и смажет ею стены нужника.

И таким образом Кент, которого никто не узнает, хотя и король, и герцог Корнвальский, и присутствующий Глостер должны все хорошо знать его, буянит в виде нового слуги Лира до тех пор, пока его схватывают и  набивают  на  него колодки.

Третья сцена происходит в лесу. Эдгар, убегая  от  преследований  отца, скрывается в лесу и рассказывает публике о том,  какие  бывают  сумасшедшие, блаженные, которые ходят голые,  всовывают  себе  в  тело  занозы,  булавки, кричат дикими голосами и просят милостыню, и говорит, что он  хочет  принять вид такого сумасшедшего, чтобы избавиться от  преследований.  Рассказав  это публике, он уходит.

Четвертая сцена опять против замка Глостера. Приходят Лир  и  шут.  Лир видит Кента в колодках и, все не узнавая его, возгорается гневом на тех, кто смел так оскорбить его посланного, и требует к себе герцога и  Регану.  Шут говорит свои прибаутки. Лир с трудом сдерживает свой гнев. Приходят герцог и Регана. Лир жалуется на Гонерилу, но Регана  оправдывает  свою  сестру,  Лир проклинает Гонерилу. Когда же Регана говорит ему, что ему лучше бы вернуться назад к сестре, он возмущается  и  говорит:  "Что  же,  мне  просить  у  нее прощенье?" - и становится на колени, показывая, как бы было неприлично, если бы он униженно выпрашивал из милости у дочери пищи и  одежды,  и  проклинает самыми странными  проклятиями  Гонерилу  и  спрашивает,  кто  посмел  набить колодки на его посланного?  Прежде  чем  Регана  может  ответить,  приезжает Гонерила. Лир еще больше раздражается и проклинает вновь Гонерилу,  и  когда ему говорят, что колодки велел набить герцог, он ничего не  говорит,  потому что тут же Регана говорит ему, что она не  может  принять  его  теперь,  что пусть он воротится к Гонериле и через месяц она примет его, но не с  сотней, а с пятьюдесятью слугами. Лир опять проклинает Гонерилу и  не  хочет  к  ней идти, все надеясь, что Регана примет его со  всей  сотней  слуг,  но  Регана говорит, что она примет его только с двадцатью пятью, и тогда  Лир  решается идти назад к  Гонериле,  которая  допускает  пятьдесят.  Когда  же  Гонерила говорит, что и двадцать пять много, Лир говорит длинное рассуждение  о  том, что лишнее и достаточное суть понятия условные, что оставить человеку только то, что нужно, и он ничем не отличится от животного. При этом Лир,  то  есть скорее актер, играющий Лира, обращается к нарядной даме в публике и говорит, что и ей не нужны ее наряды: они не согревают ее. Вслед за этим он входит  в бешеный гнев, говорит, что сделает что-то ужасное, чтобы отомстить  дочерям, но плакать не будет, и уходит. Слышна начинающаяся буря.

Таково второе действие, наполненное  неестественными  событиями  и  еще более неестественными, не вытекающими из положений лиц, речами,  кончающееся сценой Лира с дочерьми, которая могла бы быть сильною, если бы она  не  была пересыпана  самыми  нелепо  напыщенными,  неестественными  и,  сверх   того, совершенно не идущими к делу речами, вложенными  в  уста  Лира.  Чрезвычайно трогательны были бы колебания Лира между гордостью,  гневом  и  надеждой  на уступки  дочери,  если  бы  они  не  были   испорчены   теми   многословными нелепостями, которые произносит Лир о том, что  он  развелся  бы  с  мертвой матерью Реганы, если бы Регана не была ему рада, или о том, что он призывает ядовитые туманы на голову дочери, тли о том, что так как силы неба стары, то они должны покровительствовать старцам, и многое другое.

Третье действие начинается громом, молнией, бурей,  какой-то  особенной бурей, которой никогда  не  бывало,  по  словам действующих лиц. В степи джентльмен рассказывает Кенту, что Лир, выгнанный дочерьми из жилья,  бегает один по степи, рвет на себе волосы и кидает их на ветер. С ним  только  шут. Кент же рассказывает джентльмену, что герцоги поссорились между собою и  что французское  войско  высадилось в Дувре, и, рассказав   это,   посылает джентльмена в Дувр к Корделии.

Вторая сцена третьего действия происходит в  степи  же,  но  не в том месте, где встретился Кент с джентльменом, а в другом. Лир ходит по степи  и говорит слова, которые должны выражать его отчаяние: он желает, чтобы  ветры так дули, чтобы у них (у ветров) лопнули  щеки,  чтоб дождь залил все, а молнии спалили бы его седую голову и чтоб гром расплющил  землю  и  истребил все семена, которые делают неблагодарного человека.  Шут  подговаривает  при этом  еще  более  бессмысленные  слова.  Приходит  Кент.  Лир  говорит,  что почему-то в эту бурю найдут всех преступников и обличат  их.  Кент,  все  не узнаваемый Лиром, уговаривает Лира укрыться в хижину. Шут говорит  при  этом совершенно неподходящее к положению пророчество, и они все уходят.

Третья сцена переносится опять в замок Глостера.  Глостер  рассказывает Эдмунду о том, что французский король уже высадился с войском на берег и что он хочет помочь Лиру. Узнав это, Эдмунд  решается  обвинить  своего  отца в измене, чтобы получить его наследство.

Четвертая сцена опять в степи перед хижиной. Кент зовет Лира в  хижину, но Лир отвечает, что ему незачем укрываться от бури, что он не чувствует ее, так как в душе у него буря, вызванная  неблагодарностью  дочерей,  заглушает все. Верное чувство это, опять выраженное простыми словами, могло бы вызвать сочувствие, но среди напыщенного неперестающего бреда его трудно заметить, и оно теряет свое значение.

Хижина, в которую вводят Лира, оказывается тою самой, в которую вошел Эдгар, переодетый в сумасшедшего, то есть голый. Эдгар выходит из хижины, и, хотя все знают его, никто не узнает его, так  же  как  не  узнают  Кента,  и Эдгар, Лир и шут начинают  говорить  бессмысленные  речи,  продолжающиеся  с перерывами на шести страницах. В середине этой сцены приходит Глостер и тоже не узнает ни Кента, ни своего сына Эдгара и рассказывает им о том,  как  его сын Эдгар хотел убить его.

Сцену эту перебивает сцена опять в замке  Глостера,  во  время  которой Эдмунд выдает своего отца, и герцог  обещает  отомстить  Глостеру.  Действие опять переносится к Лиру. Кент, Эдгар, Глостер, Лир и шут находятся на ферме и разговаривают. Эдгар говорит: "Фратерето зовет меня и говорит,  что  Нерон удит рыбу в темном озере"... Шут говорит: "Скажи мне, дядя, кто сумасшедший: дворянин или мужик?" Лир, лишившийся рассудка, говорит,  что  сумасшедший  - король. Шут говорит:  "Нет,  сумасшедший  -  мужик,  который  позволил  сыну сделаться дворянином". Лир кричит: "Чтоб тысячи горячих копий вонзились в их тело". А Эдгар кричит, что злой дух кусает его в спину. На это  шут  говорит прибаутку о том, что нельзя верить смиренности волка, здоровью лошади, любви мальчика и клятве распутницы. Потом Лир воображает, что  он  судит  дочерей. "Ученый правовед, - говорит он, обращаясь к голому Эдгару, - садися здесь, а ты, премудрый муж, вот тут. Ну, вы, лисицы-самки".  На  это  Эдгар  говорит: "Вон стоит он, вон глазами как сверкает. Госпожа, вам  мало,  что  ли,  глаз здесь  на  суде.  Приплыви  ко  мне,  Бесси,  красотка".  Шут  же  поет:  "У Бесси-красотки с  дыркой  лодка,  и  не  может  сказать,  отчего  нельзя  ей пристать". Эдгар опять говорит свое. Кент уговаривает Лира прилечь,  но  Лир продолжает свой воображаемый суд.

"- Свидетелей сюда! - кричит он. - Садися здесь, - говорит он (Эдгару), - ты, облеченный в мантию судьи, и место занимай твое. И ты  (шуту)...  Одно ведь правосудия ярмо лежит на нем и на тебе; так рядом саднея с  ним  же  на скамью судьи. И ты в числе судей - садись и ты, - обращается он к Кенту.

- Чур, кошка-то сера! - кричит Эдгар.

- Ее прежде, ее в суд. Это Гонерила! - взывает Лир. - Клянусь я  здесь, перед этим высоким собранием, она била своего отца, бедного короля.

- Подойдите сюда, мистрис, ваше имя Гонерила? - говорит шут,  обращаясь к скамейке.

- Вот и другая, - кричит Лир. - Остановить  ее.  Мечей!  Огня!  Оружия! Здесь подкуп, плут судья. Зачем ты упустил ее?" и т. д.

Бред этот кончается тем, что Лир засыпает, и Глостер уговаривает  Кента (все не узнавая его) унести короля в Дувр, и Кент с шутом уносят Лира.

Сцена переносится в замок Глостера. Глостера самого  хотят  обвинить  в измене, приводят и вяжут. Регана рвет его  за  бороду.  Герцог  Корнвальский вырывает ему один глаз и растаптывает. Регана говорит, что еще один глаз цел и что этот целый глаз смеется над другим глазом. Раздави и его. Герцог хочет сделать это, но какой-то слуга почему-то вдруг  заступается  за  Глостера  и ранит герцога. Регана убивает слугу. Слуга, умирая, говорит Глостеру, что  у него есть один глаз, чтоб видеть, как злодей  наказан.  Герцог  говорит:  "А чтоб он не увидел, мы вырвем и его", - и вырывает и второй глаз и бросает на пол. При этом Регана говорит, что Эдмунд выдал отца, и тогда  Глостер  сразу понимает, что он обманут и что Эдгар не хотел убивать его.

Этим кончается третье действие.

Четвертое действие опять в степи. Эдгар все в  виде  юродивого  говорит искусственным языком о превратностях судьбы, о выгодах низкой доли. Потом  к нему в степь, почему-то  в  то  самое  место,  где  он  находится, приходит ослепленный Глостер, его отец, ведомый стариком,  и  говорит  тем  особенным шекспировским  языком,  главная  особенность  которого  в  том,  что   мысли зарождаются или из созвучия слов, или из контрастов,  тоже  о  превратностях судьбы. Он говорит старику, чтобы он оставил его; старик же говорит, что без глаз нельзя ходить одному, потому что не видно дороги. Глостер говорит,  что у него нет дороги и потому ему не нужны глаза. И рассуждает о  том,  что  он споткнулся, когда у него были глаза, что нам недостатки  часто  спасительны. "О милый Эдгар, - прибавляет он, - пища гнева твоего обманутого  отца,  если бы только мне ощупью увидать тебя, я сказал бы, что  у  меня  опять  глаза". Эдгар, голый в виде  безумного,  слышит  это,  но  не  открывается  отцу,  а заменяет старика поводыря и разговаривает с отцом, который не узнает его  по голосу и считает юродивым. Глостер пользуется случаем сказать  остроту,  что нынче безумные водят слепых, и старательно прогоняет старика,  очевидно,  не из мотивов, которые могли быть свойственны в эту минуту Глостеру,  а  только затем, чтобы, оставшись наедине с  Эдгаром,  проделать  сцену  воображаемого спрыгивания  с  утеса.  Эдгар,  несмотря  на  то,  что  только  что   увидал ослепленного отца и узнал, что отец раскаивается  в  том,  что  изгнал  его, говорит совсем ненужные прибаутки, которые мог знать Шекспир,  прочтя  их  в книге Гаренета, но которые Эдгару неоткуда было узнать  и,  главное,  совсем несвойственно говорить в том положении, в котором он находится. Он говорит:

- Пять духов разом сидело в бедном Томе: дух сладострастия -  Обидикут, князь  немоты  -  Гоббидидэнц,  Магу  -  воровства,  Модо   -   убийства   и Флиббертиджиббет - кривляний и корчей. Теперь они все сидят  в  горничных  и разных служанках.

Услыхав эти слова, Глостер дает Эдгару кошелек и при этом говорит,  что его, Глостера, несчастие делает счастье этого  нищего.  "Небеса  всегда  так поступают, - говорит он. - Если прельщенный и  роскошный  не  хочет  видеть, потому что не чувствует, пусть он почувствует тотчас власть небес.  Так  что раздача  должна  уничтожать  излишество,  и  каждый  поэтому  должен   иметь достаточно".

Произнеся эти слова, слепой Глостер требует,  чтобы  Эдгар  вел  его  к известному ему утесу над морем, и очи удаляются.

Вторая сцена четвертого действия  перед  дворцом  Альбанского  герцога. Гонерила  не  только  злодейка,  но  и  распутница.  Она  презирает  мужа  и открывается в своей  любви  к  злодею  Эдмунду,  наследовавшему  титул  отца Глостера. Эдмунд уходит, и происходит  разговор  Гонерилы  с  мужем.  Герцог Альбанский,  единственное  лицо  с  человеческими  чувствами,   еще   прежде недовольный обращением жены с отцом, теперь решительно заступается за  Лира, но выражает свои чувства такими словами, которые  подрывают  доверие  к  его чувствам. Он говорит, что медведь стал бы лизать  почтительность  Лира,  что если небеса не пошлют своих видимых духов, чтобы укротить эти подлые  обиды, то люди будут пожирать друг друга, как морские чудовища, и т. п.

Гонерила не слушается его, и тогда он начинает ругать ее.  "Взгляни  ты только, дьявол, на себя, - говорит он. - И демона ужасный вид не так  ужасен в нем, как в женщине". - "Дурак, безмозглый!" - говорит Гонерила. "Если  уже захотела сама стать дьяволом, - продолжает герцог, - то по крайней мере хоть ради стыда не делай ты свое  лицо  чудовища  лицом.  О,  если  бы  я  считал приличным дать волю полную моим рукам и сделать то, на что  толкает  их  моя бунтующая в жилах кровь, все тело бы твое я изорвал и вывернул бы все  кости у тебя. Но женщина ты с виду, хоть и дьявол!"

После этого  входит  вестник  и  объявляет,  что  Корнвальский  герцог, раненный слугой в то время, как он вырывал глаза  Глостеру,  умер.  Гонерила рада, но уже вперед боится, что Регана, теперь вдова, отнимет у нее Эдмунда. Этим кончается вторая сцена.

Третья сцена четвертого  действия  представляет  лагерь  французов.  Из разговора Кента с джентльменом  читатель  или  зритель  узнает,  что  короля французского нет в лагере, а что Корделия  получила  письмо  Кента  и  очень огорчилась тем, что она узнала об отце.  Джентльмен  говорит,  что  ее  лицо напоминало дождь и солнце: "Her smiles and tears were  like  a  better  day; those happy smiles that played on her ripe  lip  seemed  not  to  know  what guests where in her eyes;  which  parted  thence  as  pearls  from  diamonds dropped"*****  и  т.д. Джентльмен говорит, что Корделия желает видеть отца, но  Кент  говорит,  что Лир стыдится видеть дочь, которую он так обидел.

В четвертой сцене Корделия, разговаривая с врачом, рассказывает о  том, что видели Лира, как он, совсем сумасшедший, надев  для  чего-то  на  голову венок из разных сорных трав, где-то  блуждает,  и  что  она  послала  солдат разыскивать его, причем говорит, что пусть все тайные врачебные  силы  земли брызнут в него в ее слезах и т. п.

Ей говорят, что на них идут силы герцогов, но она занята только  отцом, и уходит.

В  пятой  сцене  четвертого  действия,   у   замка   Глостера,   Регана разговаривает с Освальдом, дворецким Гонерилы, который везет письмо Гонерилы к Эдмунду, и объявляет ему, что она тоже любит Эдмунда, и так как она вдова, то ей лучше выйти за него замуж, чем Гонериле, и просит Освальда внушить это сестре. Кроме того, она говорит  ему,  что  было  очень  неразумно  ослепить Глостера и оставить его живым, и потому советует Освальду, если он  встретит Глостера, убить его, обещая ему за это большую награду.

В шестой сцене являются опять Глостер с неузнанным  им  сыном  Эдгаром, который в виде крестьянина ведет слепого  отца  к  утесу.  Глостер  идет  по ровному, но Эдгар уверяет его, что они с трудом взбираются на  крутую  гору. Глостер верит. Эдгар говорит отцу, что слышен  шум  моря.  Глостер  верит  и этому. Эдгар останавливается на ровном месте и уверяет отца, что  он  взошел на утес и что под ним страшный  обрыв,  и  оставляет  его  одного.  Глостер, обращаясь к богам, говорит, что он стряхивает с себя свое горе, так  как  он не мог бы дольше нести его, не осуждая их, богов, и, сказав это, прыгает  на ровном месте и падает, воображая, что он спрыгнул с утеса.  Эдгар  при  этом говорит сам себе еще более запутанную фразу:

I know not how conceit may rob the treasury of life, when  life  itself yields to the theft: had he been where he thought, by this, had thought been past******, и подходит к  Глостеру  под  видом опять другого человека и удивляется, как он не убился, упав с такой  ужасной высоты. Глостер верит, что он упал, и сбирается умереть, но  чувствует,  что он жив, и сомневается в том, что он упал с такой высоты. Тогда Эдгар уверяет его, что он действительно спрыгнул с ужасной высоты, и говорит ему, что тот, кто был с ним наверху утеса, был дьявол, так как у него глаза были, как  два полные месяца, было сто носов и рога, которые  вились,  как  волны.  Глостер верит этому и убеждается, что его отчаяние  было  делом  дьявола,  и  потому решает, что отныне он не будет больше отчаиваться, а будет спокойно  ожидать смерти. В это время приходит Лир, для чего-то весь покрытый дикими  цветами. Он сошел с ума и говорит еще более бессмысленные речи, чем прежде, говорит о чеканке денег, об луке, кому-то дает аршин, потом кричит,  что видит  мышь, которую  хочет  заманить  куском  сыра,  потом  вдруг  спрашивает  пароль  у проходящего Эдгара,  и  Эдгар  тотчас  же  отвечает  ему  словами:  душистый майоран. Лир говорит: проходи! - и слепой Глостер, не узнавший ни  сына, ни Кента, узнает голос короля.

Король  же  после  своих  бессвязных  речей  вдруг  начинает говорить иронические речи, сначала о том, как льстецы говорили на все, как богословы, и да и нет и уверяли его, что он все может, а когда  он  попал  в  бурю  без приюта, он увидал, что это неправда; потом, что так как вся тварь  блудит  и незаконный сын Глостера обошелся лучше с отцом (хотя Лир по  ходу  драмы  не мог ничего знать об обхождении Эдмунда с Глостером), чем с ним  его  дочери, то пусть процветает разврат, тем более что ему, как королю, нужны солдаты. И при этом обращается к воображаемой  лицемерной  нравственной  даме,  которая притворяется холодной и вместе с тем, как животное  в  руйке,  бросается  на похоть. Все женщины только до пояса подобны богам,  а  ниже  -  дьяволы,  и, говоря это, Лир кричит и плюет от ужаса. Монолог этот,  очевидно,  рассчитан на обращение актера к зрителям и, вероятно, производит эффект на  сцене,  но ничем не вызван в устах Лира, так же как  и  то,  что  на  желание  Глостера поцеловать его руку он вытирает ее, говоря: it smells of  mortality*******. Потом  идет  речь  о  слепоте  Глостера,  что  дает возможность игры слов о зрении, о слепом Купидоне и о том, как говорит  Лир, что у него нет глаз в голове и денег в кошельке, так  что  глаза  в  тяжелом положении, а кошелек в легком. Потом Лир говорит монолог о  неправде  судов, который совершенно неуместен в устах сумасшедшего Лира. После этого приходит джентльмен  с  солдатами,  посланный  Корделией  за  Лиром.  Лир  продолжает сумасшествовать и убегает. Джентльмен, посланный за Лиром, не бежит за  ним, а  продолжительно  рассказывает  Эдгару  о  положении  войск  французских  и британских.

Приходит Освальд и, увидав Глостера, желая получить  обещанную  Реганой за убийство Глостера награду, нападает  на  него,  но  Эдгар  своей  дубиной убивает Освальда, который,  умирая,  передает  Эдгару,  своему  убийце,  для получения им награды письмо Гонерилы к Эдмунду. В письме Гонерила  обещается убить мужа и выйти замуж за Эдмунда. Эдгар вытаскивает за ноги мертвое  тело Освальда и потом возвращается и уводит отца.

Седьмая сцена четвертого действия  происходит  в  палатке  французского лагеря. Лир спит на постели, входят Корделия и  Кент,  все  еще  переодетый. Лира будят музыкой, он просыпается и, увидав Корделию, не  верит  тому,  что она живой человек, думает, что это виденье, не верит тому, что он  сам  жив. Корделия  уверяет  его,  что  она  его  дочь,  просит  благословить  ее.  Он становится на колени  перед  ней,  просит  прощенье,  сознает  себя  старым, глупым, говорит, что  он  готов  принять  яд,  который  она,  вероятно,  уже приготовила для него, потому что  убежден,  что  она  ненавидит  его.  "Если старшие сестры, которым я сделал добро, возненавидели меня, - говорит он,  - то как же может она, которой он сделал зло, не  ненавидеть  его".  Потом  он понемногу опоминается и перестает бредить. Дочь предлагает ему пройтись.  Он соглашается и говорит:

"Будь снисходительна: забудь, прости.  Я  стар  и  глуп".  Они  уходят. Оставшиеся на сцене джентльмен и Кент разговаривают с тем,  чтобы  объяснить зрителю, что Эдмунд начальствует войсками и скоро должно  начаться  сражение между защитниками Лира и врагами. И кончается четвертое действие.

В  этом  четвертом  действии  сцена  Лира  с  дочерью  могла  бы   быть трогательна, если бы ей не предшествовал в продолжение трех  актов  скучный, однообразный бред Лира и, кроме того, если  бы  это  была  последняя  сцена, выражающая его чувства; но сцена эта не последняя.

В  пятом  действии  повторяется  опять  прежний   напыщенно   холодный, придуманный бред Лира, уничтожающий  и  то  впечатление,  которое  могла  бы произвести предшествующая сцена.

Первая сцена пятого действия представляет  сначала  Эдмунда  и  Регану, ревнующую его к сестре и предлагающую себя. Потом приходит Гонерила, ее  муж и солдаты.

Герцог Альбанский хотя и жалеет Лира, но считает своим долгом сражаться с французами, вступившими в пределы его  отечества,  и  готовится  к  битве. Приходит Эдгар, все еще переодетый,  отдает  герцогу  Альбанскому  письмо  и говорит, что если герцог победит, то пусть протрубят в трубу,  и  тогда  (за 800 лет до Р. X.) явится рыцарь, который докажет  справедливость  содержания письма.

Во второй сцене Эдгар входит с отцом,  сажает  отца  у  Дерева,  а  сам уходит. Слышен шум битвы, вбегает Эдгар и говорит, что  сраженье  проиграно. Лир и Корделия в плену. Глостер опять отчаивается. Эдгар, все не  открываясь отцу, говорит ему, что не надо отчаиваться, и Глостер тотчас же  соглашается с ним.

Третья сцена открывается торжественным шествием победителя Эдмунда. Лир и Корделия - пленники. Лир, хотя теперь  уже  не  сумасшедший,  говорит  все такие же безумные, не идущие к делу слова,  как,  например,  то,  что  он в тюрьме будет с Корделией петь, она будет просить благословенья, а  он  будет становиться на колени (становление  на  колени  повторяется  третий  раз)  и просить прощенья. Он говорит еще, что в то  время,  как  они  будут  жить  в тюрьме, мимо них пройдут заговоры, секты и волнения сильных мира, что  он  с нею жертва, на которую боги прольют фимиам, что если  и  пожар  с  небес  их выжжет, как лисиц из леса, он не будет плакать и что скорее  проказа  пожрет его глаза с мясом и кожей, чем заставит их плакать, и т. п.

Эдмунд велит увести в тюрьму Лира с дочерью и, поручив капитану  что-то дурное сделать с ними, спрашивает его: исполнит ли он? Капитан говорит,  что он не может возить возов, не может есть сухой овес, но  может  сделать  все, что делают люди. Приходят  герцог  Альбанский,  Гонерила  и  Регана.  Герцог Альбанский хочет заступиться за Лира, но  Эдмунд  не  позволяет.  Вступаются сестры и начинают браниться, ревнуя  друг  к  другу  Эдмунда.  Тут  все  так запутывается, что трудно следить за ходом действия. Герцог Альбанский  хочет арестовать Эдмунда и говорит Регане, что Эдмунд  уже  давно  сошелся  с  его женой и что поэтому Регана должна оставить  претензии  на  Эдмунда,  а  если хочет выходить замуж, то выходила бы за него, герцога Альбанского.

Сказав это, герцог Альбанский вызывает Эдмунда, велит трубить  и,  если никто не явится, хочет биться с ним.

В это время Регана, которую, очевидно, отравила Гонерила,  корчится  от боли. Трубят в трубы, и входит Эдгар в забрало, скрывающем его лицо,  и,  не называя себя, вызывает Эдмунда. Эдгар ругает  Эдмунда,  Эдмунд  обращает  на голову Эдгара все его ругательства. Они дерутся, и Эдмунд падает. Гонерила в отчаянии.

Герцог Альбанский показывает Гонериле ее письмо. Гонерила уходит.

Эдмунд, умирая, узнает, что его противник  его  брат.  Эдгар  поднимает забрало и говорит нравоучение о том, что за зачатие незаконного сына Эдмунда отец  заплатил  своим  зрением.  После  этого  Эдгар  рассказывает   герцогу Альбанскому свои похождения и то, что он только теперь, перед уходом на бой, открыл все отцу, и отец не выдержал и умер от волненья. Эдмунд еще не умер и спрашивает, что еще было.

Тогда Эдгар рассказывает, что в то время, как он сидел над трупом отца, пришел человек и крепко обнял его и так закричал, что чуть не прорвал  небо, бросился на труп отца и рассказал ему самую жалостную историю  о  Лире  и  о себе и что, рассказывая это, струны жизни его стали трещать, но в это  время затрубили второй раз, и Эдгар оставил его. И это был Кент.  Не  успел  Эдгар рассказать эту историю, как  вбегает  джентльмен  с  окровавленным  ножом  и кричит: помогите!  На  вопрос:  кто  убит,  джентльмен  говорит,  что  убита Гонерила, которая отравила свою сестру. Она призналась в этом. Входит  Кент, и в это время вносят трупы Гонерилы и Реганы. Эдмунд при этом говорит,  что, видно, сестры сильно любили его, так как одна  отравилась,  а  другая  потом убилась из-за него, и при  этом  признается,  что  он  велел  убить  Лира  и повесить Корделию в тюрьме, представив ее смерть  самоубийством,  но  теперь желает остановить это дело, и, сказав это, умирает. Его выносят.

Вслед за этим входит Лир с мертвой Корделией на руках, несмотря на  то, что ему больше восьмидесяти лет и он больной.  И  начинается  опять  ужасный бред Лира, от которого становится  стыдно,  как  от  неудачных  острот.  Лир требует, чтобы все выли, и то думает, что Корделия  умерла,  то  -  что  она жива. "Если бы у меня, - говорит он, - были все ваши языки и  глаза,  я  так употребил бы их, что небеса треснули бы". Потом рассказывает,  что  он  убил раба, который повесил Корделию, потом говорит, что его глаза плохо видят,  и тут же узнает Кента, которого не узнавал все время.

Герцог Альбанский говорит, что он отречется от власти, пока жив Лир,  и наградит Эдгара и Кента и всех верных ему. В это  время  приносят  известие, что Эдмунд умер, и Лир,  продолжая  безумствовать,  просит  расстегнуть  ему пуговицу, то самое, о чем он просил еще бегая по степи, благодарит  за  это, велит всем смотреть куда-то и на этих словах умирает.  В  заключение  герцог Альбанский, оставшийся  живым,  говорит:  "Мы  должны  повиноваться  тяжести печального времени и высказать то, что мы чувствуем, а не то, что мы  должны сказать. Самый старый перенес больше всех; мы, молодые, не увидим столько  и не проживем так  долго".  Под  похоронный  марш  все  уходят.  Конец  пятого действия и драмы.
 

III

Такова эта знаменитая драма. Как ни нелепа она  представляется  в  моем пересказе, который я  старался  сделать  как  можно  беспристрастнее,  смело скажу, что в подлиннике она  еще  много  нелепее.  Всякому  человеку  нашего времени, если бы он не находился под внушением того, что драма эта есть  верх совершенства, достаточно бы было прочесть ее до конца, если бы только у него достало на это терпения, чтобы убедиться в том, что это не  только  не  верх совершенства, но очень плохое, неряшливо составленное произведение,  которое если и могло быть для кого-нибудь интересно, для известной публики,  в  свое время, то среди нас не может вызывать  ничего,  кроме  отвращения  и  скуки.

Точно такое же впечатление получит в наше время всякий свободный от внушения читатель и от всех других  восхваляемых  драм  Шекспира,  не  говоря  уже  о нелепых драматизированных сказках  "Перикла",  "Двенадцатой  ночи",  "Бури", "Цимбелина", "Троила и Крессиды".

Но таких свежих людей, не настроенных на поклонение Шекспиру, уже нет в наше время в нашем христианском обществе. Всякому человеку нашего общества и времени  с  первых  времен  его  сознательной  жизни  внушено,  что  Шекспир гениальнейший поэт и драматург и что все его сочинения - верх  совершенства. И потому, как  это  ни  кажется  мне  излишним,  я  постараюсь  показать  на избранной мною драме "Король Лир" все недостатки, свойственные и всем другим драмам и комедиям Шекспира, вследствие которых они не только не представляют образцов  драматического  искусства,  но  не  удовлетворяют  самым   первым, признанным всеми, требованиям искусства.

Условия всякой драмы, по законам, установленным теми самыми  критиками, которые восхваляют Шекспира, заключаются в том, чтобы действующие лица были, вследствие  свойственных  их  характерам  поступков  и  естественного   хода событий, поставлены в такие положения, при которых, находясь в  противоречии с окружающим миром, лица эти боролись бы с ним и в этой борьбе  выражали  бы присущие им свойства.

В драме  "Король  Лир"  действующие  лица  по  внешности  действительно поставлены в противоречие с окружающим миром и борются с ним. Но  борьба  их не вытекает из естественного хода событий и из характеров лиц, а  совершенно произвольно  устанавливается  автором  и  потому  не  может  производить  на читателя той иллюзии, которая составляет главное условие искусства. Лиру нет никакой надобности и повода отрекаться  от  власти.  И  также  нет  никакого основания, прожив всю жизнь с дочерьми, верить речам  старших  и  не  верить правдивой речи младшей; а между тем на этом построена  вся  трагичность  его положения.

Так же неестественна второстепенная и точно такая же завязка: отношений Глостера с своими сыновьями. Положение Глостера и Эдгара вытекает  из  того, что Глостер точно так же, как и Лир, сразу верит  самому  грубому  обману  и даже не пытается спросить  обманутого  сына,  правда  ли  то,  что  на  него возводится, а проклинает и изгоняет его.

То,  что  отношения  Лира  к  дочерям  и  Глостера  к  сыну  совершенно одинаковы, даже еще сильнее дает чувствовать, что и  то  и  другое  выдумано нарочно и не вытекает из характеров и естественного хода событий. Так же неестественно и очевидно выдумано то, что Лир во все время не  узнает  старого слугу Кента, и потому отношения Лира к Кенту  не  могут  вызвать  сочувствия читателя или зрителя. То же самое, и еще в большей степени,  относится  и  к положению никем не узнаваемого Эдгара, который водит слепого отца и  уверяет его, что он спрыгнул с утеса, когда Глостер прыгает на ровном месте.

Положения эти, в которые совершенно произвольно  поставлены  лица,  так неестественны, что читатель или зритель не может не только сочувствовать  их страданиям по даже не может интересоваться тем, что читает  или  видит.  Это первое.

Второе то, что все лица как этой,  так  и  всех  других  драм  Шекспира живут, думают, говорят и поступают  совершенно  несоответственно  времени  и месту. Действие "Короля Лира" происходит за 800 лет до рождества Христова, а между тем действующие лица находятся в условиях, возможных только в  средние века: в драме действуют  короли,  герцоги,  войска,  и  незаконные  дети,  и джентльмены, и придворные, и доктора, и фермеры, и  офицеры,  и  солдаты,  и рыцари с забралами, и т. п.

Может быть, такие анахронизмы, которыми полны все  драмы  Шекспира,  не вредили возможности иллюзии в XVI и начале XVII века, но в  наше  время  уже невозможно с интересом следить за ходом  событий,  которые  знаешь,  что  не могли совершаться в тех условиях, которые с подробностью описывает автор.

Выдуманность положений, не вытекающих из естественного хода  событий  и свойств характеров, и несоответственность их времени и месту усиливается еще теми грубыми прикрасами, которые постоянно  употребляются  Шекспиром  в  тех местах, которые должны казаться особенно трагичными.  Необычайная  буря,  во время которой Лир бегает  по  степи,  или  травы,  которые  он  для  чего-то надевает себе на голову, так же  как  Офелия  в  "Гамлете",  или  как  наряд Эдгара, или речи шута, или выход замаскированного всадника Эдгара, - все эти эффекты не только не усиливают впечатления, но производят обратное действие. Man sieht die Absicht und man wird verstimmt********, как говорит Гете. Часто бывает даже то, что при  этих  явно  умышленных  эффектах,  как, например,  при  вытаскивании  за  ноги  трупов  полдюжины  убитых,  которыми кончаются все драмы Шекспира, вместо страха и жалости становится смешно.
 
_____________
 *Было очень забавно, когда  его  делали (англ.).
**Варвар,  скиф  или  тот,  что  делает  свое потомство трапезой для удовлетворения своего аппетита, будет столь же близок мне, встретит такую же жалость и помощь, как ты, некогда моя дочь (англ.).
***Та, что ныне девушка и  смеется  над моим уходом, не будет долго девушкой, если только  что-либо  не  переменится (англ.).
****Отбивную  под лунной подливкой  (англ.).  
*****Ее улыбки и слезы  напоминали  погожий  день;  счастливые  улыбки, игравшие на ее устах, казалось, не знали, что за гости были в ее  глазах,  - эти гости ушли оттуда, как падают жемчужины с  алмазов  (англ.).
******Я не знаю, как хитрость может ограбить сокровищницу жизни, когда  сама жизнь отдается этому воровству: если бы он только был там, где он думал,  то теперь он не мог бы уже думать (англ.).
*******У  нее трупный запах (англ.).
********Видишь  преднамеренность,  и это раздражает (нем.).