07.06.2006
Русская свинья (начало)

Продолжаем нашу «шекспириану». Мы остановились (25 мая) на публикации статьи Оруэлла о Толстом, где английский писатель попытался дать развёрнутый ответ на критику Шекспира и, следовательно, английской культуры в целом.

Надо сказать, что и второй ответ Оруэлла (о первом его выступлении см «Утиную Правду» от 3 мая) производит самое жалкое, даже позорное впечатление. Собственно это саморазоблачение.

Толстой написал о Шекспире с ОБЕЗОРУЖИВАЮЩЕЙ ПРЯМОТОЙ, открыто, очень подробно. Например, самым подробнейшим образом пересказал "Короля Лира". Разумеется, допуская ироничные замечания, что вполне следовало из его концепции и, В ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ТОЛСТЫМ ПРЕДЕЛАХ, было вполне допустимо. Толстой вёл сёбя благородно, по-божески, и ногами не дрался. Например, о том, что Шекспир наглый плагиатор, Толстой прямо не сказал, хотя имел на это все основания и это знал. Что же счёл нужным ответить льву мировой литературы Оруэлл, писатель, как он сам сознавал, гораздо более низкого ранга и написавший многие страницы своих произведений под прямым толстовским влиянием?

Он очень поверхностно пересказал статью Толстого, неряшливо, тенденциозно и с заведомым неуважением, и на основании этого пересказа упрекнул Толстого в том, что он тенденциозно пересказал Шекспира. Более того, он счёл возможным упрекнуть великого реалиста в НЕПРАВДЕ. Оруэлл так и сказал:

«Первое впечатление от статьи Толстого — что, характеризуя Шекспира как плохого писателя, он говорит очевидную неправду».

И дальше уточняет: «Но дело не в этом».

Дело, однако, заключается как раз в этом. При сравнении текстов Толстого и Оруэлла видно, что Толстой написал правду и правду эту невозможно опровергнуть, а вот статья Оруэлла это ложь, в которую может поверить только житель британских островов, искусственно изолированный заботливым государством от соответствующих толстовских текстов. (С этого Оруэлл и начал эссе,  - стал мотивировать свой тенденциозный пересказ малодоступностью и неизвестностью толстовской работы. Действительно, кому интересно на родине Шекспира мнение о Шекспире мирового классика!)   

Далее Оруэлл прибегает к ещё более позорному аргументу: упрекает великого писателя в отсутствии литературного чутья. По его мнению, Толстой не знает английского языка и поэтому не может судить о достоинствах и недостатках Шекспира. Этот аргумент, годный разве что для осаждения зарвавшегося подростка, кажется Оруэллу вполне корректным.

Между тем, Толстой достаточно знал английский, чтобы понимать всё, и настолько владел русским, что сразу видел все неправильности и натяжки перевода. Как европейский аристократ, Толстой в совершенстве знал немецкий, французский, кроме того, знал несколько восточных языков, и, вне всякого сомнения, был человеком филологически одарённым исключительно... А Оруэлл? Знал ли он по-русски хотя бы несколько фраз? Но дело даже не в этом. Стал бы Толстой в полемике упрекать Оруэлла в незнании русского и т.д.? НИКОГДА. Ибо это "не комильфо". Господа так не спорят. А Оруэлл дальше полез к нему с фрейдизмом и с нравственными упрёками вплоть до смелых параллелей между дочерями Толстого и дочерями короля Лира. И при этом ещё имел наивность вопрошать, как бы Толстой прореагировал на его умствования. Да ясно как.

Толстой был аристократом и русским офицером. Оруэлл был закомплексованным парвеню, воспитанным в детдоме и затем служившим колониальным полицейским в Бирме. В этом качестве он подвергался постоянным оскорблениям. Ему плевали в лицо, отвешивали смачного пинка, обливали нечистотами, стреляли в задницу из поджиги. Пока он стоял пугалом в пробковом шлеме на перекрёстке, местная детвора водила хоровод и пела дразнилки про бледнолицего остолопа. Что касается Толстого, то это офицер-фронтовик, который смело сражался против англичан в Севастополе. Не против оруэллов с арбузными корками на голове, а против НАСТОЯЩИХ офицеров. С кодексом чести.

Посему никакого диалога между ними не могло быть в принципе. И воспитанный в феодальной сословной монархии Оруэлл это знал прекрасно. Полемика Оруэлла с Толстым это претенциозные нападки британского полицейского на русского офицера. Т.е. хорька в пробковом шлеме на благородного человека, аристократа с Кодексом Чести. Человек говорит серьёзно, простодушно, ПРЯМО, хорёк начинает финтить, юлить, приплетать ни к селу ни к городу "шириночные" аргументы. Никогда в таком тоне благородный человек говорить не будет. Оруэлл это чувствовал и вместо разговора по существу сорвался в нравственно-психологический анализ, неуклюжий и нелепый в его положении. Можно сказать, что тут проявилась сословная разница и общая зашоренность, несвобода английской культуры. Чтобы оценить угол горизонта, под которым Оруэлл смотрел на мироздание, достаточно привести цитату из его автобиографической заметки:

«Я служил полицейским офицером в маленьком городке, где ненависть к европейцам была очень сильна, хотя и отличалась какой-то бессмысленной мелочностью. Никто не отваживался на бунт, но, если европейская женщина одна ходила по базару, кто-нибудь обычно оплевывал ее платье бетельной жвачкой. В качестве офицера полиции я представлял очевидный объект подобных чувств, и меня задирали всякий раз, когда это казалось безопасным. Когда ловкий бирманец сбивал меня с ног на футбольном поле, а судья (тоже бирманец) смотрел в другую сторону, толпа разражалась отвратительным хохотом. Такое случалось не раз. Насмешливые желтые лица молодых людей смотрели на меня отовсюду, ругательства летели мне вслед с безопасной дистанции, и в конце концов все это стало действовать мне на нервы. Хуже других были юные буддийские монахи. В городе их было несколько тысяч, и создавалось впечатление, что у них не существовало иного занятия, как стоять на перекрестках и насмехаться над европейцами».

С таким жизненным опытом Оруэлл осмеливался упрекать в нравственном примитивизме и даже невоспитанности человека, находившегося совсем на другом уровне СВОБОДЫ, в том числе свободы сословно-социальной. Лев Толстой, при всех извивах своей биографии и при спартанском образе жизни, всегда был помещиком, причём помещиком русским (у русского помещика земли было столько, сколько у германского владетельного князя). В общем, это КОРОЛЬ. И привык Толстой на все предметы смотреть как Хозяин, свысока. Причём свысока не в смысле закомплексованного нувориша, становящегося на цыпочки, а просто из-за устройства шейных позвонков. К тому же написал Лев Николаевич о Шекспире в конце жизни, на вершине славы. Не было у него, следовательно, ни зависти, ни стремления самоутвердится. Это были слова Гигантского Организма, сказанные человечеству устало и на прощание. Мол, у меня "game over", а вы ПОДУМАЙТЕ. Оруэлл же жрал оловянной ложкой кашу из детдомовского корыта, ему Шекспира "дали", критику Толстого, которого Оруэлл уважал, любил и БОЯЛСЯ, он воспринял как подрыв своего "казённого" пакета программ на выданном государством устаревшем ноутбуке.